Надежда Ивановна. Мишель, у меня к тебе одна просьба: не брани его так, не проклинай и прости… Ты посмотри на него, как он грустен и печален.
Михайло Иваныч. Ах вы, бабы! Вам бы все сентиментальничать, а дела вы настоящего не понимаете. Ты в него влюбилась, да и замуж тебе хочется, ну, так и женись, каналья, когда случай есть.
Надежда Ивановна. Но если он, братец, любит другую, если он изменил мне в своих чувствах?
Михайло Иваныч. Тю-тю-тю! Изменил в чувствах, любит другую! Скажите пожалуйста, какие сентиментальности! Мало чего нет, да на деле выходит, чтобы женился, так и женись.
Надежда Ивановна. Не будь так жесток, Мишель! Но только сходи к нему ж расскажи ему будто так историю, что одного человека любила одна девушка и в продолжение десяти лет только об нем и думала.
Михайло Иваныч. То есть это ты об нем десять лет думала? А курчавый капитан – это какого сорта птица, а?
Надежда Ивановна (покраснев). Это была, братец, ошибка, заблуждение.
Михаиле Иваныч. Скажите пожалуйста, этот господин вот – ошибка, курчавый капитан – заблуждение. Ну, а исправнический учитель тоже заблуждение?
Надежда Ивановна. Ах нет, братец, тут была совершенная клевета! Мы были только дружны и больше ничего. Но оставим это… Ты скажи ему, что эта девушка, может быть, в гроб сойдет от любви к нему, и замечай, что в это время с ним будет: побледнеет ли он, встревожится ли? А после все мне и расскажешь.
Михайло Иваныч. Нет, я совсем буду не так с ним говорить и стану наблюдать его совершенно другим манером. – Я приду, поклонюсь, конечно, и следующую к нему речь поведу: «Не угодно ли вам, скажу, милостивый государь, видеть этот кулак, то есть мой кулак! В нем, я вам доложу, ровно десять фунтов; теперь, изволите видеть, он для вас совершенно безвреден и таковым же останется и на будущее время в таком только случае, когда вы женитесь на такой-то девице – и наименую, конечно, тебя; но если же нет! Если не так!., то извините меня: эти десять фунтов принуждены будут пересчитать ваши ребра и добраться, может быть, еще кой до чего… и до физиономии». Тут уж я и буду наблюдать: побледнеет он или нет. Струсит, – наша взяла, заартачится, – десять фунтов в ход пустим!
Надежда Ивановна (взяв стремительно брата за руку). О, бога ради, брат, что ты говоришь… заклинаю тебя нашею любовью: не делай этого, не убивай его, не обагряй своих рук в его крови!
Михайло Иваныч. Ох вы, женщины: слабый вы сосуд!.. Но, впрочем, изволь… для тебя на первый раз колотить не стану, а покуда словесно ему объясню дело, но только, знаешь, попонятнее, повразумительнее.
Надежда Ивановна. И грубо не говори с ним, братец, а скажи ему, как я тебе говорила. Если же он будет показывать, что не понял, так отдай ему вот это письмо, и тут уж смотри – глаз с него не спускай. Он должен очень сконфузиться: тут я ему напоминаю ужасную вещь.
Михайло Иваныч. Какую же это ужасную вещь? Поцелуй, что ли, во мраке ночи?
Надежда Ивановна. Нет, что поцелуй!.. Мы расстались тогда с ним. Он уехал надолго служить в Петербург, конечно, оба плакали: я заставила его поклясться мне… и подарила ему локон моих волос.
Михайло Иваныч. Вот какая у вас ужасная вещь… ну, а он что же?..
Надежда Ивановна. И он мне своих отрезал. (Со вздохом.) Они тут в письме. Я их возвращаю ему и прошу, чтобы и он мне мои прислал, если не любит меня.
Михайло Иваныч. Фу-ты, канальство, какие конфектности! Волосы друг другу дарили. Ах вы, чувствительные души, разиньте рот, развесьте уши!
Надежда Ивановна. Не смейся, Мишель, это ужасно! Поди поговори с ним, как я тебя просила. (Хочет уйти, но на полдороге останавливается.) Брат, ты не убьешь его? Не заставь меня, мой друг, раскаиваться в моей откровенности!
Михайло Иваныч (рисуясь). А разве тебе жалко будет, как я убью его – а?
Надежда Ивановна. Да, мой друг, я до сих пор еще люблю его!
Михайло Иваныч. Хорошо… там видно будет.
Надежда Ивановна. Прощай, мой друг! Не проклинай его и прости меня! (Уходит.).
Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка – скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну – и сробел, а этот ничего – михрютка – справимся!.. С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, забубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно показать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.
Тот же и Ваничка.
Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с?
Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с?
Ваничка. Надежда Ивановна где-с?
Михайло Иваныч. А зачем она вам?
Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.
Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?
Ваничка. Настасья Кириловна!
Михайло Иваныч. Хорошо, скажу…
Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?
Михайло Иваныч. Она там, у себя… Разве вам нужно ее видеть?
Ваничка. Да-с, нужно.
Михайло Иваныч. Посидите тут… она придет.
Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.
Вы служите, что ли, где-нибудь?
Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпустить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.
Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы боитесь вашей маменьки? Сечет она вас?