Надежда Ивановна. Я говорю не про романы и не про историю. Смеяться в этом случае не над чем, да и не совсем благородно. Я вас прошу сказать мне, по нашей старой дружбе, откровенно: отчего вы забыли прошедшее? Тут ничего нет смешного.
Дурнопечин. Я и не смеюсь, а говорю только, что время нам открывает глаза.
Надежда Ивановна. В отношении кого же время вам открыло глаза?
Дурнопечин. В отношении всех и всего.
Надежда Ивановна. В отношении всех? И вы это сказали равнодушно? Стало быть, и в отношении меня, потому что и я тоже ваша старая знакомая?
Дурнопечин. Не знаю-с.
Надежда Ивановна. Не знаете… какой любезный ответ… (В сторону.) Нет, это невыносимо, он как будто бы ненавидит меня!.. (Обращаясь к Дурнопечину с большим чувством.) Nicolas! неужели ты совсем забыл меня, неужели ты вовсе разлюбил свою Надю? Но если ты притворяешься, так зачем это, друг мой?.. Для чего же ты мучишь себя и меня? Погляди на меня, как ты когда-то прежде смотрел. Неужели ты не понимаешь, что я пришла только видеть тебя?
Дурнопечин. И напрасно это делаете; это не совсем прилично.
Надежда Ивановна. Но я люблю тебя, друг мой, я не могу жить без тебя.
Дурнопечин. Отчего же вы без других можете жить?
Надежда Ивановна. Без кого без других я могу жить?
Дурнопечин. Да без двадцати человек, в которых были влюблены.
Надежда Ивановна. Nicolas! тебе, верно, кто-нибудь оклеветал меня; но я невинна перед тобой; я всегда тебя любила.
Дурнопечин (отворачиваясь в сторону и с усмешкой). С чем вас и поздравляю.
Надежда Ивановна. Nicolas! не смейся надо мной; оскорбленная женщина ужасна в гневе, она способна на все!
Дурнопечин. Что ж вы меня пугаете, что ли? Вашим братцем, вероятно, хотите устрашить? Напрасно беспокоитесь.
Надежда Ивановна. Ах, как вы ошибаетесь! Я первая заклинала брата не давать воли своему ужасному характеру, на коленях, со слезами умоляла его пощадить вас. Когда он узнал, то проклял даже меня… (Закрывает глаза платком.)
Те же и Михайло Иваныч.
Mихайло Иваныч. Фу, какая жара! Какая у вас, батенька, там хозяйка хорошенькая – прелесть! – Сидит, этак, каналья, да шерсть мотает, а глаза так и бегают.
Надежда Ивановна. Мишель, поедем домой!
Михайло Иваныч. Что?.. домой?.. зачем домой?.. Отчего у тебя слезы на глазах: ты, верно, плакала?
Надежда Ивановна. Так, ничего… поедем… (С горькой усмешкой.) Мы, кажется, здесь лишние.
Михайло Иваныч. Как лишние? Я не полагаю, чтобы, после давешнего разговора, мы могли быть лишние.
Надежда Ивановна. Не знаю. По крайней мере Николай Михайлыч мне прямо сказал, что я была влюблена в двадцать человек, что над прошедшим он смеется и что будто бы я тебя нарочно посылала к нему.
Михайло Иваныч (к Дурнопечину). Вы это сказали?
Дурнопечин. Сказал-с. Что ж вам угодно от меня?
Михайло Иваныч. Как что угодно! Позвольте вам сказать, что мне даже странно слышать с вашей стороны этот вопрос: что мне угодно?
Надежда Ивановна. Перестань, брат, оставь; теперь уж все кончено.
Михайло Иваныч. Как кончено? Для меня, душа моя, не может быть кончено! Не могу же я подобные выходки сносить равнодушно. Ты сама знаешь, что мне еще никто не наступал на ногу, кто хоть немного берег свою голову.
Дурнопечин. До головы моей вам далеко, а если вы думаете, как простой мужик, драться, так для этого у меня лакей есть. Вон он стоит…
Никита несколько выходит вперед.
Михайло Иваныч (засучивая рукава). Хо, хо, хо, милостивый государь, как вы прытки стали!.. Пьяны, что ли, вы? Нечего за стул-то браться.
Надежда Ивановна (к брату). Брат, смири себя; бога ради, смири.
Михайло Иваныч. Что ж, душа моя, я готов для тебя сделать все; но тебе известен мой огненный характер: здесь оскорбляют честь твою, говорят, что я мужик, и, наконец, призывают лакея в защиту себе. Подобные вещи могут делать только такие подлецы, как этот господин.
Дурнопечин. Подлецы вы, а не я. Когда начали так поступать, так убирайтесь вон!
Михайло Иваныч (вскрикивает). Молчать!
Дурнопечин поднимает при этом на воздух стул. Никита к нему приближается.
Надежда Ивановна (кидаясь между братом и Дурнопечиным). О, бога ради, умоляю вас: прекратите вашу ужасную ссору.
Михайло Иваныч (грозя из-за сестры пальцем Дурнопечину). Твоя башка остается па плечах единственно по милости этой слабой женщины.
Надежда Ивановна. Брат, я еще раз тебя умоляю…
Mихайло Иваныч. Я ничего и не делаю! На человека, которому в глаза говорят, что он подлец, а он отвечает только, что он не подлец, действительно не стоит сердиться, а надобно плевать.
Дурнопечин. И я на вас также плюю.
Надежда Ивановна (стремительно). Пощадите меня оба хоть сколько-нибудь… (Дурнопечину.) Прощайте, Николай Михайлыч! Укорять я вас больше не стану: ваша собственная совесть скажет вам, как вы черно и неблагородно поступили с любившею и никогда ни словом, ни взглядом не изменявшею вам женщиною… (Уходит с достоинством.)
Mихайло Иваныч (тоже идя за ней и на минуту оборачиваясь к Дурнопечину). За все эти страдания бедной сестры моей я должен был бы пустить тебе пулю в лоб; но, к счастию твоему, ты свинцовой не стоишь, а я влеплю тебе когда-нибудь деревянную… (Уходит.)
Дурнопечин и Никита.
Дурнопечин. Ну да, проваливайте. Тронуть небось не смел!.. (К Никите.) Каков народец, а?
Никита. Да-с, нечего сказать, и на господ-то не похожи. Только бы он тронул вас, я бы ему задал феферу.